Бывает так — Живешь долго долго, так долго, что жизненный путь начинает скручиваться в одну бесконечную нитку, а ты где-то в середине ее болтаешься бусинкой. Начинаешь задумываться о том, а не встал ли ты на паузу между сном и пробуждением? А может, остановил кармический круг вовсе?
«Почему я никак не доберусь до очередного пункта жизни? Остановкой трамвайной хоть назовите его…. Но я всё еду и еду»
– Для человека из каменного века, вы неплохо справляетесь.
Я поднял голову и встретился взглядом с незнакомкой. Женщина, худощавая в пиджаке застегнутом, вся из острых углов, локтей, подбородка, бровей, ветвистая как иссохший корень дерева.
Она опиралась худощавыми белыми руками на стол. Восковые кисти выглядывали из больших манжет потускневшей когда-то белой рубашки, под пиджаком начиналось серое платье,которое когда-то, может быть, было прекрасным вечерним туалетом.
В ее блеклых волосах, собранных в луковицу, блестела золотая заколка. Не смотря на вечернее угасающее солнце, заколка огненно сверкала, словно уголек в печке.
– Простите? — выпало из моего рта. Я оторопело смотрел на незнакомку
– Для человека из каменного века вы неплохо справляетесь — повторила она спокойно
– Справляюсь?!..
Я посмотрел на стол, на то над чем я трудился…. И я пришел в ужас — на столе лежала птица — ворона замотанная в белый медицинский бинт. Наружу выглядывали только лапы и голова с клювом. Ворона была живая, а в моей правой руке лежали маникюрные ножницы.
– но что я делаю?! — сдавленным голосом спросил я
– вы перевязываете пострадавшего пернатого — сказала она и ее восковая кисть, почти как отварная кость из бульона, протянулась длинным шестом с противоположного конца стола и поставила перед моим склоненным лицом пузырек раствора бриллиантового зелёного — попросту «зеленка»
– будем лечить?
Внезапно всё перед моими глазами очередной раз заплясало запрыгало сжалось в белый комок и ускакало в темный уголок. Тьма тут же быстро рассеялась. Слово «Отпустило» из неоновых букв на белых столбиках пролетело между моими глазами.
Я снова ехал в поезде в купе. Передо мной сидела женщина. На столике были разложены продукты в алюминиевых обертках, стояли стаканы с чаем в больших тусклых цинковых подстаканниках, а за окошком солнце бронзовое прыгало над проводами и лесом. Я намазывал гусиный паштет на белый хлеб.
– Так все же, не смотря на догматические взгляды на проблемы консьюмеризма, и обусловленную человеческой природой социализацию, ставшей несомненно одной из причин этой потребительской горячки, вы склоны думать, что здоровый человек всё-таки способен на выживание без общества но только в эпоху отличную от потребления?
– Именно так — отвечал я женщине пока намазывал паштет — дело в том, что оказавшись в потребительской воронке, человек не может истинно быть свободным от общества, ибо потребительская суть есть оконечная станция его бытия. Исход невозможен, уединение с Богом уже немыслимо. Если смотреть отстраненно на человека потребляющего ради потребления, то действия его неотличимы от праздной агонии умирающего. Ониоманический синдром — венец, и не знаю, что хуже смерть или умирание в такой фазе. Жертва не может не потреблять, она обрастает грузом материалистического скрапа, но коммунистические воззрения не проявляютсятся ею до самого ее конца.
– Тем не менее, я осмелюсь снова указать вам на ваши грубые методы оценки роли общества. Вы пренебрегаете сверхзадачей общества, не принимаете в расчет также постулаты жуирцев…
– Знаете, — сказал я откусывая мякоть белого хлеба с теплым солоноватым паштетом размазанным равномерным слоем по сливочному маслу ровно от корки до корки (в деле бутербродов я истинный педант) — нда, знаете, я действительно пренебрегаю всем, что является наносным и незначительным. Расчеты чем грубее тем точнее когда идет речь об обществах и индивидууме извлекаемом из общества, как бы это не звучало парадоксально.
– Нате, так будет вкуснее — женщина поставила рядом с моей чайной тарелочкой баночку васаби — И вы не правы. Индивидуальный подход к индивидууму — залог верного анализа.
– Вздор! Гусиный паштет. И это вы неправы. Во первых не жуирцев постулаты, а эпикурейцев, а во вторых — используя только индивидуальный подход мы утрачиваем многоразовый исследовательский инструмент как таковой. Тем самым, результаты таких анализов не могут быть учтёнными в статистических данных для обществ и уж тем более для оценок уровней жизни в странах.
Настала тишина. Женщина молчала и с недовольным видом что-то высматривала за окном, будто искала мысли для парирования. За окном же лес еловый сменился сначала пустырем, потом песчаным карьером и вслед за ним началась свалка бытовых отходов. Высокий металический забор отделявший свалку от железной дороги был не сплошным, — кое где отсутствовали секции. Иногда появлялись горы из картонных коробок среди мусора. В коробках этих была какая-то особая стройность — на большой скорости они начинали сливаться в фасады домов, а те в свою очередь в районы и потом в города.
Большая свалка. Через несколько минут она закончилась торцевым забором — стеной травяного цвета на которой большими белыми буквами с подтеками краски было написано: «Ешь богатых»
Свалка закончилась. Началась заброшенная деревушка, и тут же вернулся лес, и всё стало привычным в окне поезда, только солнце уже почти не выпрыгивало из-за верхушек сосен.
– О господи! Как же вы эгоистичны и не… — начала свою тираду женщина, но не договорила:
Внезапно открылась дверь в наше купе. На пороге стоял проводник с кожаным портфелем на перевес. Улыбка его сверкала ровным рядом белых зубов. Из портфеля торчала головка щенка породы пекинес. Щенок так же добродушно улыбался.
– День добрый! — сказал проводник торжественно и приложил руку к фуражке — а денек сегодня ведь просто замечательный?! — он вопрошающе посмотрел на нас — Замечательный как и мои пассажиры! А пассажиры мои порадуют меня билетиками, не так ли?!
Мы порадовали его билетиками, а щенка — ложкой гусиного паштета. Проводник растекался от благодарности, его улыбка сверкала бриллиантами. Он снял фуражку, стащил с пучка волос резинку, они распустились… и мы увидели Иисуса.